Басня подагра и паук крылов

Подагру с Пауком сам ад на свет родил:

Слух этот Лафонтен по свету распустил.

Не стану я за ним вывешивать и мерить,

Насколько правды тут, и как и почему;

Притом же, кажется, ему,

Зажмурясь, в баснях можно верить.

И, стало, нет сомненья в том,

Что адом рождены Подагра с Пауком.

Как выросли они и подоспело время

Пристроить деток к должностям

(Для доброго отца большие дети — бремя,

Пока они не по местам!),

То, отпуская в мир их к нам,

Сказал родитель им: «Подите

Вы детушки, на свет и землю разделите!

Надежда в вас большая есть,

Что оба вы мою поддержите там честь,

И оба людям вы равно надоедите.

Смотрите же: отселе наперед,

Кто что из вас в удел себе возьмет —

Вон, видите ль вы пышные чертоги?

А там вон хижины убоги?

В одних простор, довольство, красота;

В других и теснота,

И труд, и нищета».

«Мне хижин ни за чт_о_ не надо», —

Сказал Паук. «А мне не надобно палат, —

Подагра говорит. — Пусть в них живет мой брат.

В деревне, от аптек подале, жить я рада;

А то меня там станут доктора

Гонять из каждого богатого двора».

Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире.

В великолепнейшей квартире

Паук владение себе отмежевал:

По штофам пышным, расцвеченным

И по карнизам золоченым

Он паутину разостлал

И мух бы вдоволь нахватал;

Но к р_а_ссвету едва с работою убрался,

Пришел и щеткою все смел слуга долой.

Паук мой терпелив: он к печке перебрался,

Оттоле Паука метлой.

Туда, сюда Паук, бедняжка мой!

Но где основу ни натянет,

Иль щетка, иль крыло везде его достанет

И всю работу изорвет,

А с нею и его частехонько сметет.

Паук в отчаянье, и за город идет

Увидеться с сестрицей.

«Чай, в селах, — говорит, — живет она царицей».

Пришел — а бедная сестра у мужика

Несчастней всякого на свете Паука:

Хозяин с ней и сено косит,

И рубит с ней дрова, и воду с нею носит.

Примета у простых людей,

Что чем подагру мучишь боле,

Тем ты скорей

Избавишься от ней.

«Нет, братец, — говорит она, — не жизнь мне в поле!»

А брат

Тому и рад;

Он тут же с ней уделом обменялся:

Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался

И, не боясь ни щетки, ни метлы,

Заткал и потолок, и стены, и углы.

Подагра же — тотчас в дорогу,

Простилася с селом;

В столицу прибыла и в самый пышный дом

К Превосходительству седому села в ногу.

Подагре рай! Пошло житье у старика:

Не сходит с ним она долой с пуховика.

С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;

Всяк при своем у них остался,

Доволен участью равно:

Паук по хижинам пустился неопрятным,

Подагра же пошла по богачам и знатным;

И — оба делают умно.

Собака, Человек, да Кошка, да Сокол

Друг другу поклялись однажды в дружбе вечной,

Нелестной, искренней, чистосердечной.

У них был общий дом, едва ль не общий стол;

Клялись делить они и радость и заботу,

Друг другу помогать,

Друг за друга стоять.

И, если надо, друг за друга умирать.

Вот как-то вместе все, отправясь на охоту,

Мои друзья

Далеко от дому отбились,

Умаялися, утомились

И отдохнуть пристали у ручья.

Тут задремали все, кто лежа, кто и сидя,

Как вдруг из лесу шасть

На них медведь разинув пасть.

Беду такую видя,

Сок_о_л на воздух, Кошка в лес,

И Человек тут с жизнью бы простился;

Но верный Пес

Со зверем злым барахтаться схватился,

В него вцепился.

И, как медведь его жестоко ни ломал,

Как ни ревел от боли и от злости,

Пес, прохватя его до кости,

Повис на нем и зуб не разжимал,

Доколе с жизнию всех сил не потерял.

А Человек? К стыду, из нас не всякой

Сравнится в верности с собакой!

Пока медведь был занят дракой,

Он, подхватя ружье свое с собой,

Пустился без души домой.

На языке легка и ласка и услуга;

Но в нужде лишь узнать прямого можно друга.

Как редки таковы друзья!

И то сказать, как часто видел я,

Что так, как в басне сей был верный Пес оставлен,

Так тот,

Кто из хлопот

Был другом выручен, избавлен,

Его же покидал в беде,

Его же и ругал везде.

Лев убирал за завтраком ягненка;

А собачонка,

Вертясь вкруг царского стола,

У Льва из-под когтей кусочек урвала;

И Царь зверей то снес, не огорчась нимало:

Она глупа еще и молода была.

Увидя то, на мысли Волку ввпало,

Что Лев, конечно, не силен,

Коль так смирен:

И лапу протянул к ягненку также он.

Ан вышло с Волком худо:

Он сам ко Льву попал на блюдо.

Лев растерзал его, примолвя так: «Дружок,

Напрасно, см_о_тря на собачку,

Ты вздумал, что тебе я также дам потачку:

Она еще глупа, а ты уж не щенок!»

Мужик, избу рубя, на свой Топор озлился;

Пошел Топор в худых; Мужик: взбесился:

Он сам нарубит вздор,

А виноват во всем Топор.

Бранить его, хоть как, Мужик найдет причину

«Негодный! — он кричит однажды, — с этих пор

Ты будешь у меня обтесывать тычину,

А я, с моим уменьем и трудом,

Притом с досужестью моею,

Знай, без тебя пробавиться умею

И сделаю простым ножом,

Чего другой не срубит топором».

«Рубить, что мне велишь, моя такая доля, —

Смиренно отвечал Топор на окрик злой. —

И так, хозяин мой,

Твоя святая воля,

Готов тебе я всячески служить;

Да только ты смотри, чтоб после не тужить:

Меня ты попусту иступишь,

А все ножом избы не срубишь».

Шалун какой-то тень свою хотел поймать:

Он к ней, она вперед; он шагу прибавлять,

Она туда ж; он, наконец, бежать.

Но чем он прытче, тем и тень скорей бежала,

Все не даваясь, будто клад.

Вот мой чудак пустился вдруг назад;

Оглянется, а тень за ним уж гнаться стала.

Красавицы! слыхал я много раз:

Вы думаете что? Нет, право, не про вас,

А что бывает то ж с фортуною у нас;

Иной лишь труд и время губит,

Стараяся настичь ее из силы всей;

Другой, как кажется, бежит совсем от ней:

Так нет, за тем она сама гоняться любит.

Какой-то Рыцарь в старину,

Задумавши искать великих приключений,

Собрался на войну

Противу колдунов и против привидений;

Вздел латы и велел к крыльцу подвесть коня.

Но прежде, нежели в седло садиться,

Он долгом счел к коню с сей речью обратиться:

«Послушай, ретивой и верный конь, меня:

Ступай через поля, чрез горы, чрез дубравы,

Куда глаза твои глядят,

Как рыцарски законы нам велят,

И путь отыскивай в храм славы!

Когда ж Карачун_о_в я злобных усмирю,

В супружество княжну китайскую добуду

И царства два-три покорю, —

Тогда трудов твоих, мой друг, я не забуду;

С тобой всю славу разделю:

Конюшню, как дворец огромный,

Построить для тебя велю,

А летом отведу луга тебе поемны.

Теперь знаком ты мало и с овсом,

Тогда ж пойдет у нас обилие во всем:

Ячмень твой будет корм, сыта медова — пойло».

Тут Рыцарь прыг в седло и бросил повода,

А лошадь молодца, не ездя ни куда,

Прямехонько примчала в стойло.

Набрав валежнику порой холодной, зимной,

Старик, иссохший весь от нужды и трудов,

Тащился медленно к своей лачужке дымной,

Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.

Нес, нес он их и утомился,

Остановился,

На землю с плеч спустил дрова долой,

Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:

«Куда я беден, боже мой!

Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,

А там подушное, боярщина, оброк…

И выдался ль когда на свете

Хотя один мне радостный денек?»

В таком унынии, на свой пеняя рок,

Зовет он Смерть: она у нас не за горами,

А за плечами.

Явилась вмиг

И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»

Увидевши ее свирепую осанку,

Едва промолвить мог бедняк, оторопев:

«Я звал тебя, коль не во гнев,

Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».

Из басни сей

Нам видеть можно,

Что как бывает жить ни тошно,

А умирать еще тошней.

Пастух под тенью спал, надеяся на псов,

Приметя то, змея из-под кустов

Ползет к нему, вон высунувши жало;

И Пастуха на свете бы не стало,

Но, сжаляся над ним, Комар, что было сил,

Сонливца укусил.

Проснувшися, Пастух змею убил;

Но прежде Комара спросонья так хватил,

Что бедного его как не бывало.

Таких примеров есть немало:

Коль слабый сильному, хоть движимый добром,

Открыть глаза на правду покусится,

Того и жди, что то же с ним случится,

Что с Комаром.

Когда-то, о весне, зверями

В надсмотрщики Медведь был выбран над ульями,

Хоть можно б выбрать тут другого поверней,

Затем что к меду Мишка падок,

Так не было б оглядок;

Да, спрашивай ты толку у зверей!

Кто к ульям ни просился,

С отказом отпустили всех,

И, как на смех,

Тут Мишка очутился.

Ан вышел грех:

Мой Мишка потаскал весь мед в свою берлогу.

Узнали, подняли тревогу,

По форме нарядили суд,

Отставку Мишке дали

И приказали,

Чтоб зиму пролежал в берлоге старый плут.

Решили, справили, скрепили;

Но меду все не воротили.

А Мишенька и ухом не ведет:

Со светом Мишка распрощался,

В берлогу теплую забрался,

И лапу с медом там сосет

Да у моря погоды ждет.

«Как расшумелся здесь! Какой невежа! —

Про дождик говорит на ниве Камень, лежа. —

А рады все ему, пожалуй — посмотри!

И ждали так, как гостя дорогого,

А что же сделал он такого?

Всего-то шел часа два-три.

Пускай же обо мне расспросят!

Так я уж веки здесь: тих, скромен завсегда.

Лежу смирнехонько, куда меня ни бросят,

А не слыхал себе спасибо никогда.

Недаром, право, свет поносят:

В нем справедливости не вижу я никак».

«Молчи! — сказал ему Червяк. —

Сей дождик, как его ни кратко было время,

Лишенную засухой сил

Обильно ниву напоил,

И земледельца он надежду оживил;

А ты на ниве сей пустое только бремя».

Так хвалится иной, что служит сорок лет:

А проку в нем, как в этом Камне, нет.