Ожог аксенов кто есть кто
Роман Василия Аксенова «Ожог», донельзя напряженное действие которого разворачивается в Москве, Ленинграде, Крыму 60-70-х гг. и «столице Колымского края» Магадане 40-50-х гг.
«Ожог» вырвался из души Аксенова как крик, как выдох. Невероятный, немыслимо высокий градус свободы — настоящая обжигающая проза.
В своем романе Аксенов бесстрашно и остроумно говорит о своих современниках, пугающе — о сталинских лагерях, откровенно — о любви, честно — о высокопоставленных мерзавцах, романтично — о молодости и о себе и, как всегда, пронзительно — о судьбе России.
Роман «Ожог» в середине застойных 70-х оказался свободен от давления идеологии и от «внутреннего цензора», от штампов соцреализма, от любых запретов и догм. В одной книге писатель высказал все, чего нельзя и как нельзя: смешно — о советской действительности, страшно — о сталинских лагерях, откровенно — о сексе честно — о мерзавцах любого уровня, романтично — о молодости и о себе и как всегда, пронзительно — о судьбах русской интеллигенции. Этот роман был написан просто потому, что не мог быть не написан. Он вырвался из души как крик, как выдох. Невероятный, невозможный, немыслимо высокий для тех лет градус свободы — настоящая обжигающая проза.
Роман «Ожог» был написан в Москве в 1969-1975 гг. — в расплывчатое, неясное время между освобождением и компромиссом. Аксенов предстает здесь изощренно сложным творцом, почти маньеристом: композиция этого произведения — намеренно пародийная, раздробленная, слегка сумасшедшая. Саксофонные соло, как брызги лиризма, расплывается по ткани романа. Все плавает в какой-то пьяной неразберихе: щедрые хвалы воздаются московскому ритуалу, согласно которому первую бутылку надо распивать втроем. Перед нами «Москва глазами пьяницы»; она без ума от джаза, она заигрывает с иностранцами, за ней наблюдают люди из «органов». В описании этой «Москвы шестидесятых» есть привкус горьковатой поэзии, толика меланхолии. События внешнего мира, как вспышки магния, задают тон эпохе: вот два митинга против американского вторжения во Вьетнам -в Оксфорде и в Москве (московских манифестантов, собравшихся стихийно, разгоняет милиция). Смутный эротизм объединяет аксеновских нонконформистов, прорываясь в эротических соло, параллельных соло на саксофоне. Поэзия также будоражит героев: великолепная строка Мандельштама («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…») переносит трех приятелей, на берегу моря в Ялте грезящих о Древней Элладе, в мир мечты. Они позабыли имя поэта, но энергия его ностальгии не испарилась.
Ночная Москва, Москва гуляк и гонений служит рамой повествования для этого огромного и полубезумного хэппенинга. Но издалека возвращаются воспоминания о морских воротах Колымского края — городе, отделенном от Москвы пятью тысячами километров и стоящем в глубине бухты Нагаева. Там пятнадцатилетний подросток встречается с матерью, бывшей заключенной, а ныне ссыльной. Этот подросток — Аксенов, его мать — Евгения Гинзбург, автор незабываемой книги «Крутой маршрут». Самые горькие и волнующие страницы «Ожога» посвящены этой встрече. О ней рассказала и мать Аксенова («<…> мальчуган приехал в Магадан с томиком Блока в потертом рюкзаке»). Вот что она пишет далее: «Свет этой первой нашей магаданской беседы лег на все дальнейшие отношения с сыном. Бывало всякое. Ему выпал сложный путь, на котором его искушала и популярность у читателей, и далеко не беспристрастная хула конъюнктурной критики, и вторжение в его жизнь людей, органически чуждых и мне, да и ему самому. И в трудные минуты я всегда вспоминала прозрачный незамутненный родник его души, раскрывшейся передо мной в ту первую его колымскую ночь».
Одно из самых сильных впечатлений от «Ожога» -рассказ об этой встрече двух душ, пережитой иначе и встроенной в усложненную структуру романа, где все двоится, троится, где образ автора умножен в пяти двойниках.
Убийственная ирония стирает следы волнения. В России, по словам рассказчика, нет «утонченной, пряной и целительной» литературы, которой обладает Запад; там она подается «как серебряное блюдо, где на ложе из коричневых водорослей лежат устрицы, присыпанные мелким колотым льдом».
Насмешка, с которой Аксенов говорит о старом, вечном примате этического в русской литературе, выдает его с головой: ему бы хотелось, чтобы русская литература обладала утонченностью французской и пряностью американской.
Источник
Недавно я дочитал роман Аксенова «Ожог» и хотел бы поделиться с Вами впечатлениями.
Начну с того, что Василия Аксенова я сначала увидел, а потом прочитал. В Казани, в городе где родился Аксенов, а потом, спустя 58 лет и я, проходил фестиваль под названием «Аксенов-фест». Это очень заметное событие для нашего города. Надо сказать, что фестиваль прошел на очень высоком уровне, я с удовольствием сидел в партере Театра оперы и балета и смотрел на немолодых и интересных мне людей. Конечно, интереснее всех прочих мне был Макаревич.
Но дольше всех на сцене был виновник торжества — Василий Аксенов. Мощный старик, с усами, глубоким громким голосом, довольно бодрый, довольно крепкий, довольный происходящим. Таким он мне и запомнился. Он читал тогда свои стихи. Стихи эти мне не нравились совершенно, как и его манера прочтения. Но это не испортило впечатления о фестивале.
После окончания программы, я пробрался за кулисы и взял автограф у Макаревича и Аксенова. Таким была моя первая встреча с писателем.
Через несколько лет Интеллигент artyom_malutin дал мне книгу «Скажи изюм». Так состоялось первое знакомство непосредственно с творчеством Аксенова. В целом мне нравилось всё кроме концовки, которая совершенно не вязалась с основным сюжетом. Я не понимаю таких «смелых» ходов. Я читал историю, а концовка свела на нет мои переживания, мои положительные ощущения от книги. У Интеллигента были схожие ощущения. Нам обоим казалось, что мы просто прочли не лучшее произведение автора. Ведь наверняка есть другие — лучшие.
К слову, он читал Аксенова гораздо больше чем я. У него дома можно увидеть множество книг «мощного старика».
Мы разговаривали об Аксенове с моей университетской преподавательницей по Истории Отечества — Бродовской. Она немолода, то есть её молодость приходилась как раз на момент выхода первых книг Аксенова. Тогда Василий Павлович уже находился в тяжелом состоянии и понятно было что скорее всего из тяжелого состояния он уже не выйдет. Бродовская сказала мне тогда — «Больше всего меня удивляет смелость этого человека. Когда мы ходили строем и счастливо выкрикивали советские лозунги, он уже писал такие вещи». Безусловно, это справедливое замечание.
Аксенов умер 6 июля 2009 года. Смерть его не была неожиданной. В связи с этим событием, у меня снова появился интерес к его творчеству. Я подумал «О каких произведениях Аксенова я вообще что нибудь слышал?» В голову помимо обширной «Московской саги», которую я не готов был читать, пришли «Остров Крым» и «Ожог». Я приобрел два последних произведения.
«Остров Крым» взяла читать malinka_a , а я принялся за «Ожог». То есть, выбор был случайным. malinka_a довольно быстро прочитала «Остров Крым» и сказала, что ничего особенного в этом произведении нет.
А я читал «Ожог». И это было мучением.
Роман довольно объёмный. Вначале читалось легко, но потом…потом текст стал бессвязным. Мне приходилось очень серьезно напрягаться для того чтобы сопоставить то, что было вначале и то, что я читаю сейчас. Я надеялся, что в конце все встанет на свои места, что в конце все мои мучения будут оправданы.
Ничего подобного. Роман закончился очередной порцией бреда.
Я решил больше не читать Аксенова.
Чем он запомнился мне? Не считая внешности писателя, он запомнился мне ненавистью, которой пропитаны его произведения, отдельными отличными моментами, которые нельзя соединить в один сюжет. Мерзостью мира, которая досконально изложена, до мельчайших подробностей. Запах мочи и блевотины, грязный секс, насилие, обилие мата. Это — другая сторона жизни. Хорошо, если она описывается. Плохо — если ничего нет большего. Если это помножить на откровенный бред, которого в произведениях Аксенова предостаточно, то картина получается совсем унылая.
Это исключительно моё мнение, я никому его не навязываю. И если есть у Вас иной взгляд на творчество Аксенова, я бы с удовольствием с Вами об этом поговорил.
Источник
То ли дело «Ожог». Вот в «Ожоге» как нигде ощущается и авторский нерв, и безысходность, и желание выразить, выплеснуть из себя нечто темное и невыразимое. Здесь нет места суперменам и благородным лордам, герой романа хоть и безусловно талантлив, но мучительно несчастен, и жизнь его – бег сквозь затянувшийся алкогольный трип. «Ожог», как центральный переломный роман Аксенова, заслуживает подробного большого разбора и глубокого анализа, но, к сожалению, я не обладаю нужными знаниями мотивов и обстоятельств, чтобы попытаться его дешифровать. Поэтому придется ограничиться сжатым отзывом.
Начну с того, что герой в романе разделен на пять ипостасей: это ученый Аристарх Аполлинариевич Куницер, лабух-саксофонист Самсон Аполлинариевич Саблер, писателей Пантелей Аполлинариевич Пантелей, врач Геннадий Аполлинариевич Малкольмов и скульптор Радий Аполлинариевич Хвастищев. Вместе с маленьким Толей фон Штейнбоком эти пять инкарнаций образуют собирательный образ главного героя книги. Герой Аксенова, безусловно, чрезвычайно талантлив, но талант его никак не может вырваться на простор, реализоваться в полной мере, потому что окружающая советская среда, бесчисленные рамки, обстоятельства и персоналии не дают этому свершиться, повсюду его встречает строгий наблюдательный взгляд бывших чекистов, и единственным способом заглушить эту непрекращающуюся тревогу, прорваться к гласности и свободе становится алкоголь. Именно поэтому первая часть книги («Мужской клуб») напоминает бессвязный запойный бред, где события, лица, локации и эпохи сменяются с невероятной скоростью и без всякого на то разумного объяснения. Во всем этом приключении героя сопровождает верный друг – американский профессор Патрик Перси Тандерджет (имя которого прямо отсылает нас к американскому истребителю-бомбардировщику Republic F-84 Thunderjet). Характерно, что линии всех пяти героев имеют строго повторяющиеся атрибуты. Например, близкого друга, обязательно с серебряной фамилией: у Куницера – это Аргентов, у Саблера – Сильвестр (все зовут его Сильвер), у Пантелея – Серебряников, у Малкольмова – Зильберанский, а у Хвастищева и вовсе – Серебро. Далее каждая ипостась выступает носителем некой выдающейся идеи: Куницер находит формулу, Саблер – вдохновенные джазовые темы, Пантелей сочиняет сюжет про цаплю, Малкольмов изобретает животворный состав Лимфа-Д, а Хвастищев никак не может закончить своего эпохального динозавра. Иными словами, автор ясно дает понять, что его герой – это архетипический образ творческого человека в Советской Союзе.
Роман содержит два ярко выраженных лейтмотива. Первый – долгий поиск любви, бесконечное движение к объекту обожания, блондинке с золотыми волосами, некой Алисе, которую маленький Толя фон Штейнбок впервые видит в Магадане на пересылке, а писатель Пантелей Пантелей одержим желанием увести ее у мужа, знаменитого конструктора тягачей академика Фокусова. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что в образе Алисы Аксенов изобразил Майю Змеул, любовь всей своей жизни. Второй и наиболее животрепещущий мотив – это противостояние с садистом-следователем, подполковником в отставке Чепцовым, который арестовывал его мать в Магадане, избивал на допросе его друга Саню Гурченко, и упорно продолжает встречаться герою буквально на каждом углу: то в образе гардеробщика валютного «Националя», вахтера НИИ, то шофера чиновничьей «Чайки». И этот детский первородный страх, содрогание под лучом чекистского взгляда ощущаются особенно остро. Именно этот взгляд, это постоянное незримое присутствие изверга и врага не дают герою успокоиться, выдохнуть и зажить полной жизнью. Везде, куда бы он ни пошел, ему видится эта нечеловеческая носогубная складка и седой ежик волос. Роман «Ожог» — это еще и месть реальному чекисту Чепцову, эпизод с изнасилованием дочери прописан с невероятной, хтонической силой, и далее по тексту Аксенов убивает и воскрешает Чепцова, нашпиговывает его обрюзгшее тело иглами, словно куклу вуду, вымещая на образе истязателя собственную боль от ожога.
Примерно в середине текста в повествовании случается перелом. Главный герой во всех пяти ипостасях бросает пить и пытается вернуться к нормальной жизни. Появляются магаданские главы, самые сильные, самые талантливые и самые интересные во всем романе. Сняв верхний наносной слой, автор практически обнажает душу, показывает нам трагические события далекого детства, оставившие в его душе тот самый неизгладимый ожог.
Конечно, читать «Ожог» чрезвычайно сложно, намного сложнее «Острова». Это роман-исповедь, роман-наваждение, где эмоциям отведена роль значительно большая, чем фактам и фабуле. Осложняет восприятие и сложная нарративная техника, поток сознания, к которому постоянно прибегает писатель, переключения с одного героя на другого, отсутствие какой-либо логики в действиях и передвижениях, маниакальное стремление расширить писательский вокабуляр до предела. Роман, по ощущениям, слишком затянут, в нем много лишнего или просто нам не понятного. В тексте огромное количество обсценной лексики и жеребятины, поэтому книгу можно рекомендовать только подготовленному читателю, и я уверен, что сквозь жирный гумус «Мужского клуба» проберутся немногие. Стоит ли оно того? Чтобы развлечься и приятно провести вечер – определенно, нет; чтобы понять, что за человек был Василий Павлович Аксенов – безусловно, да.
Источник
Василий Аксенов – крупнейший представитель шестидесятников. Иосиф Бродский – лауреат Нобелевской премии, признанный во всем мире поэт. Что же могло стать причиной для жесткой ссоры этих двух людей? Да, все то же самое: деньги, слава, ревность.
Оба писателя страдали в СССР. Бродский страдал физически: обвинение в тунеядстве, тюремный срок. Аксенов страдал ментально: будучи человеком западной ментальности, ощущал недостаток свободы как в жизни, так и в творчестве.
Оба закономерно эмигрировали в США, страну своей мечты. В СССР Аксенов и Бродский были друзьями, но вот в Америке их отношения дали трещину.
Первым в США оказался Бродский. Добившись определенного успеха в западной литературе, Иосиф Александрович, по мнению его друзей из СССР, странно, недружелюбно относился к бывшим соотечественникам, тоже эмигрантам. Особенно это проявилось в отношении Иосифа Александровича к Василию Аксенову.
Из друзей — в враги. Обычная история для литературного мира.
По мнению Сергея Довлатова, Бродский ревновал Аксенова к его советской жизни. В СССР у Аксенова было все – деньги, красивые женщины (актрисы, балерины), слава. У Бродского на Родине не было ничего. Если бы Бродский был менее культурным человеком, он мог бы выразить свои претензии к Аксенову проще: «Че ты сюда приперся?! У тебя же там все было».
В практическом отношении неприятие Бродского отразилось в истории с публикацией в США романа Василия Аксенова «Ожог». На эту книгу Аксенов делал ставку в своей литературной судьбе в эмиграции. Это был первый роман, написанный Василием Павловичем без той внутренней цензуры «а пропустят ли?», свойственной всем писателям СССР 60-70 годов.
Роман Аксенов писал в 1969-1975 годах, еще в СССР, но уже зная, что публиковать его будет на Западе, после эмиграции. «Ожог» — на 100% антисоветское произведение, слухи об этом «литературном монстре» распространились в литературном мире СССР задолго до эмиграции Аксенова. Мысли были примерно такие: «Вот, везет на Запад компромат на родную страну, паразит эдакий».
Разумеется, Аксенов был уверен, что с таким-то бэкграундом роман ждет немедленная публикация и слава на Западе. Но не тут-то было. В 1977 году «Ожог» отправляют на рецензию Иосифу Бродскому, который должен был порекомендовать его к публикации издателю Карлу Профферу. И надо же было такому случиться, что Бродский дал абсолютно разгромный отзыв об «Ожоге» и не рекомендовал его к публикации!
Аксенов был в шоке. В 1980 году Аксенов переезжает на Запад, его лишают советского гражданства. Казалось бы, многострадальный «Ожог» теперь-то будет опубликован. Но издательство Farrar, Straus and Giroux по неведомым причинам отказалось публиковать книгу.
Впрочем, неведомыми причины были только для публики, Аксенов же сразу определил виновника – по его мнению, это был Бродский. Аксенов считал, что Иосиф Александрович задержал на 3 года его карьеру на Западе.
Более того, дав негативный отклик на «Ожог», Бродский нарушил сформировавшееся в среде эмигрантов негласное правило: книги авторов, подвергающихся в СССР обструкции, печатать немедленно.
В 1980 году Бродский, прожив в США больше 8 лет, сформировал весьма солидный для писателя-эмигранта авторитет в американской литературной среде. Он, действительно, мог «казнить и миловать». И, как оказалось, свои новые возможности, Бродский использовал, в том числе, для сведения мелочных счетов. Аксенов, несмотря на известность в СССР, в США был никем, и ситуация с «Ожогом» нанесла сильнейший удар по его мечтам и планам в Америке.
Аксенов порвал с Бродским все отношения и никогда не простил ему негативного отзыва о романе, который сам Василий Павлович считал лучшим в своем творчестве. Даже после смерти Бродского Аксенов говорил о нобелевском лауреате с явной обидой.
Для большей наглядности, приведу отрывок из письма Аксенова Бродскому:
И наконец, там же в Берлине, я говорил по телефону с Карлом (Проффером) и он передал мне твои слова: «»Ожог» — это полное говно». Я сначала было и не совсем поверил (хотя учитывая выше сказанное и не совсем не поверил) — ну, мало ли что, не понравилось Иосифу, не согласен, ущемлен «греком из петербургской Иудеи», раздражен, взбешен, разочарован, наконец, но — «полное говно» — такое совершенное литературоведение! В скором времени, однако, пришло письмо от адвоката, в котором он мягко сообщил, что Нэнси полагает «Ожог» слабее других моих вещей. Тогда я понял, что это ты, Joe, сделал свой job.
«Ожог» для меня пока самая главная книга, в ней собран нравственный и мыслительный и поэтический и профессиональный потенциал за очень многие годы, и потому мне следует высказать тебе хотя бы как оценщику несколько соображений.
Прежде всего: в России эту книгу читали около 50 так или иначе близких мне людей. Будем считать, что они не глупее тебя. Почему бы нам считать их глупее тебя, меня или какого-нибудь задроченного Random House?
Из этих пятидесяти один лишь Найман отозвался об «Ожоге» не вполне одобрительно, но и он был весьма далек от твоей тотальности. Остальные высоко оценили книгу и даже высказывали некоторые определения, повторить которые мне мешают гордость, сдержанность и великодушие, т. е. качества, предложенные тебе в начале этого письма, бэби.
С трудом, но все-таки допускаю, что ты ни шиша не понял в книге. Мегаломаническое токование оглушает. Сейчас задним числом вспоминаю твои суждения о разных прозах в Мичигане, с которыми спорить тогда не хотел, просто потому что радовался тебя видеть. Допускаю подобную глупую гадость по отношению к врагу, само существование которого ослепляет и затуманивает мозги, но ведь мы всегда были с тобой добрыми товарищами. Наглости подобной не допускаю, не допустил бы даже и у Бунина, у Набокова, а ведь ты, Иосиф, ни тот ни другой.
Так как ты еще не написал и половины «Ожога» и так как я старше тебя на восемь лет, беру на себя смелость дать тебе совет. Сейчас в мире идет очень серьезная борьба за корону русской прозы. Я в ней не участвую. Смеюсь со стороны. Люблю всех хороших, всегда их хвалю, аплодирую. Корона русской поэзии, по утверждению представителя двора в Москве М. Козакова, давно уже на достойнейшей голове. Сиди в ней спокойно, не шевелись, не будь смешным или сбрось ее на <—>. «Русская литература родилась под звездой скандала», — сказал Мандельштам. Постарался бы ты хотя бы не быть источником мусорных самумов.
Заканчиваю это письмо, пораженный, в какую чушь могут вылиться наши многолетние добрые отношения. Вспомни о прогулке с попугаем и постарайся подумать о том, что в той ночи жила не только твоя судьба, но и моя, и М. Розовского, и девочек, которые с нами были, и самого попугая.
Бог тебя храни, Ося!
Обнимаю, Василий.
Источник