Ожог остающийся на всю жизнь

25-летним журналистом Лиханов поездил по детским домам, приютам для сирот, и его сердце получило ожог от нескончаемого детского страдания. И в свои 75 он не забыл этого саднящего ожога.

Знаменитый и всегда независимый писатель Лев Аннинский в статье о романе Лиханова “Слётки” не захотел умолчать о его наградах и мировой известности. Государственная премия СССР имени Крупской, Государственная премия России, Ленинского комсомола. И несколько международных премий. Его произведения переведены, изданы в разных странах. Всем людям понятен его отрезвляющий крик: “Испугайтесь, люди, своей беспощадности. Не покидайте, матери, детей…” Романы и повести Лиханова имели огромные тиражи. По ним сняты фильмы.

Нравственную атмосферу книг Лиханова и читательскую реакцию очень точно определил писатель Владислав Бахревский: “Как же светло, как же горько”.

Альберт Лиханов в течение 12 лет был главным редактором журнала “Смена”. Молодые поэты и писатели страны были его желанными авторами.

— Альберт Анатольевич, когда ты изволил появиться на свет 13-го числа, ваша мама не охнула: “Господи, что же будет, если родился в этот день?!”?

— Мама прожила долгую жизнь и к этому числу относилась спокойно, просто смеялась над привычкой вздрагивать перед цифрой 13.

— Твое 70-летие было отмечено орденом “За заслуги перед Отечеством” III степени. Какие книги вышли к этому полуюбилею?

— Могу считать удачей судьбы выход моего собрания сочинений для детей и юношества в 15 томах. По старой традиции там крупный шрифт и прекрасные иллюстрации. Обычно собрание сочинений выпускается без всяких рисунков, а здесь произошло такое чудо. К концу года “Терра” выпустит полностью мой семитомник. И еще одна радость: вышел том моей публицистики в Санкт-Петербурге, в Гуманитарном университете, чьим почетным доктором я являюсь. В этой серии вышел в свое время и любимый мною Гранин, и знаменитая балерина Дудинская. В том включили мои встречи со студентами. А студенты — мой родной народ. Мне особенно приятно открывать эту книгу.

— У тебя случались какие-то схватки со студенческой аудиторией?

— Я стараюсь с ними не заводить баталий. Куда интереснее вслушаться в их слова и понимать их интересы. Избегаю любых конфликтов. Даже нынешним 40-летним, если они читали в юности мои вещи, легко меня понять и сейчас.

— Альберт Анатольевич, хочется спросить тебя о счастье. Ведь вся наша жизнь — лишь несколько мгновений. Оглянешься — стоят, как верстовые столбы, отдельные знаковые события, подарившие тебе глоток прилива счастья. Когда с тобой это впервые случилось?

— Ты знаешь, такое я почувствовал, когда впервые записался в библиотеку. Наша учительница привела нас туда всем классом. И я взял книжку “Что я видел” Житкова. Там на пароходе едет семья, и перед ними открываются города, села — весь мир. Я жил в Кирове. 43-й год. Война. Осень. Читал я внимательно, взахлеб. И вдруг понял, что живу я в большой стране, и меня захватило это чувство счастья — мне предстоит все это узнать близко, увидеть и понять.

— Ну а еще, что-то реальное тебя, мальчишку, воодушевило?

— Ну конечно, День Победы. Я узнал, что мой отец жив. Его два раза ранило на войне, и оба раза он лежал в госпитале в Кирове, потому что все поезда на Восток шли через наш Киров. И начальники санитарных поездов разрешили отцу остаться долечиваться здесь. Госпиталь, где лежал отец, — для меня до сих пор знаковое здание. Я помню даже место его кровати. Позже в этом здании был кукольный театр, а справа перед входом в зрительный зал стояла кровать моего раненого отца. Сейчас для этого театра в Кирове построено новое здание, похвастаюсь — по моей инициативе. Старое здание отдали под библиотеку имени Александра Грина. Недавно я там был и посетил уголок, где лежал старший сержант Лиханов. В нашем классе было столько осиротевших детей, а мой остался жив, и я мог его обнять. Ох, как я был тогда счастлив! Правда, отца кинули в Маньчжурию. И вот уж только из Маньчжурии он наконец-то вернулся домой. Всеохватное счастье! Закончилось мое детское страдание.

— Наверное, пережитое страдание позднее и заставило тебя приглядеться к страдающим подросткам, понять их проблемы и написать об этом. Где было напечатано твое первое сочинение?

— В “Юности”. Я работал тогда редактором молодежной газеты и однажды, загрипповав, в три дня сочинил три рассказа. Когда я учился на филфаке, никогда не думал, что стану писателем. Увлекался французской литературой, особенно Бальзаком. 53-й год. Перед нами впервые восходила, как солнце, зарубежная литература. Читая Бальзака, я испытывал моменты счастья. Наслаждение испытал от Толстого, даже не от сюжета, а от его лирических и исторических отступлений. Это чувство восхищения великими писателями меня никогда не покидало.

Однажды, приехав в Москву, я пришел в “Юность” и оставил в приемной свои сочинения. И мне ответили: ваш рассказ будет напечатан в десятом номере. И однажды по радио я услышал, как о моем рассказе говорил Борис Полевой. А рассказ назывался “Шагреневая кожа”.

— “Юность” той поры мы очень любили. А чуть позже ты сам увлеченно сделал популярным и интересным журнал “Смена”. Но не в журнале счастье. Твоя великая удача — любовь и брак с твоей единственной женщиной Лилей.

— Не стану сопротивляться твоему наблюдению. В 58-м я приехал в Киров после университета работать и на второй день встретился с Лилей. Она работала диктором телевидения. Полная притягательного обаяния, Лиля меня околдовала. И до сегодняшнего дня она действительно мое огромное счастье.

— Ваш роман длился долго?

— Меньше года. Познакомились в августе, а в апреле поженились. Через 50 лет мы с ней обвенчались. Полвека — наш испытательный срок.

— А где было венчание?

— В Кирове, именно в том храме, где меня крестили.

— А сына своего Диму крестили?

— Он принял крещение уже будучи взрослым мужчиной. Не будем говорить про заблуждения нашей юности и нашей молодости. Тут важно другое: мы это свое сомнение преодолели. Но вера всегда сохранялась, не покидала нас, жила в подсознании. У нас в семье всегда сохранялось почтение к нашей истории, храмам, иконам, монастырям. Может быть, самым любимым для меня стал храм Покрова Богородицы на Нерли. Он для меня особенный. Представь: Советский детский фонд был создан именно в день Покрова. Случайно. Это потом я про это узнал.

Когда еду из Москвы на Родину, то после Владимира уже не сплю — жду, когда же покажется этот фантастически прекрасный храм. Встреча с ним для меня — момент какого-то блаженного возвышения. Храм на Нерли — это своеобразная архитектурная эпопея, вписанная в огромные русские пространства, в лесное раздолье. Потрясающе!

— А когда в последний раз был в этом храме?

— Перед тем как обвенчаться с Лилей, мы сначала приехали сюда. Встретили Пасху. А потом поехали с ней в Муром, поклонились Петру и Февронии. А потом — уже на венчание в Киров.

— Альберт, знаю о твоих встречах с Алексием II. Как это произошло?

— 1 июня 89-го года в День защиты детей, когда шли бесконечные съезды народных депутатов, я был на встрече в Кремле, слышал выступление Горбачева. А потом подал записку — прошу дать мне слово. Выступление мое было достаточно проблемным и довольно дерзким. Я так и сказал: “Михаил Сергеевич, в вашем замечательном докладе нет ни слова о положении детей в стране. Что с ними? Что мы им дали? Чего мы им не дали?” Ведь в Советском Союзе в то время были миллион двести тысяч сирот. Мне показалось — Горбачев пожалел, что не сказал о сиротах. Выступил я энергично, остро, и мне долго аплодировали. И когда я шел с этой сцены, вдруг увидел белый куколь митрополита. Алексий II тогда был митрополитом Ленинградским. Он смотрел на меня с каким-то вопросом, с любопытством. Его взгляд сопровождал меня.

Позже, когда он стал патриархом, я написал ему письмо, и через два-три дня патриарх меня принял. И потом у нас долго были достаточно теплые отношения. Встречались мы систематически, и он всегда интересовался положением детей в России. И я рассказывал ему правду. Я понял, что патриарх относится ко мне доброжелательно и с сочувствием.

— Согласись, что в советское время руководитель Детского фонда чувствовал себя увереннее, чем сейчас, — его помощником было государство.

— В те времена реакция на детские проблемы была вполне реальной и адекватной. Во всех сбербанках на счета фонда шли деньги со всей страны. Дети присылали даже по одному рублю, писали трогательные письма, мешки корешков от этих маленьких переводов приносили каждое утро. В один выходной мы с Лилей разобрали три мешка и прочли все, что писали нам дети. Даже старики и старушки из домов престарелых по три рубля перечисляли в Детский фонд.

— Помнишь некрасовские слова: “но богатые глухи к добру”? А как сейчас? Богатых много, но отстегивают ли они от полного кошелька на нужды сирот?

— Пусть они меня простят, богатые нынче стараются добро приватизировать. И это самый страшный момент. Они дают деньги, но в свои собственные фонды. Сейчас ведь даже три человека могут прийти и зарегистрировать свой собственный фонд. Все возможно. Нынче этих фондов тысячи. Даже есть детские фонды, ну скажем, Национальный детский фонд…

— Перед кем вы подотчетны?

— Перед Министерством юстиции. Мы публикуем постоянно свои отчеты — направляем в Минюст. Дела, за которые мы беремся, в один год не решаются. Это долгое и постепенное добывание средств.

Например, в начале этого года мы объявили свою программу — детский туберкулез. Сама понимаешь, эта проблема государственного масштаба, ведь туберкулез — болезнь бедных, про это известно давно во всем мире. Ведь одно время, при Ельцине, в стране не было даже медикаментов для определения склонности ребенка к туберкулезу. Сейчас все это есть. Вот, например, в туберкулезные санатории родители привозят своих больных детей фактически полураздетых. По бюджету их можно лечить, кормить, обучать, но не одевать. Об одежонке заботимся мы, стараемся создать в каждом туберкулезном санатории банк новых необходимых вещей.

Однажды получили письмо из подмосковного санатория, полное тревоги: помогите нам — у нас нет моющих средств. В туберкулезном санатории нет на это денег! Мыть полы, стирать, чистить нечем. Тыр-пыр — десять дыр, ни на что нет денег. Чудовищно! Мы все это достали, привезли, разгрузили и увидели: санаторий в жутком состоянии, нужен срочный ремонт. Я написал о необходимости ремонта в этом санатории областному начальству. Через некоторое время получаю ответ от министра здравоохранения Московской области: дескать, средств у них на это нет и выделить деньги они не могут. Мы обратились в одну крупную компанию, провели переговоры, там пообещали выделить два миллиона. Уже сентябрь. Кроме благих намерений — ничего нет. И это в Московской области, где-то в районе Малаховки!

— Но почему же наше богатое государство ничего не делает для бедных детей? В новой России два миллиона детей не умеют читать. Их судьбы неизвестны, они нигде не учтены. На кого им надеяться? Сейчас беспризорники прячутся по углам или, наверное, ходят не в рванье.

— Они никуда не делись. В толпе их не разглядишь. Они бывают хорошо одеты: на любой свалке можно прилично одеться, там барахла навалом. Они не оборвыши, не Гавроши. И тем не менее они никому не нужны. Не учиться, а попрошайничать сейчас куда доходнее, и родители закрывают на это глаза.

— В провинциях, в деревнях сплошь и рядом закрываются школы…

— Эти акции докатились даже до Москвы. А вот в деревне под Кировом меня поразил один случай. Закрывалась малокомплектная школа. Три женщины-учительницы пошли в детский дом в районном центре и усыновили по три, по четыре ребенка сразу, чтобы не потерять профессию, чтобы выжить. Спасли малокомплектную школу. Честь и хвала русской женщине!

— Но эта исключительность — не спасение.

— К сожалению, должен признать, что вся наша система защиты сиротства имеет обратную сторону. Дети, не жившие в семье, потом семью создать не могут…

Мне очень тяжко: я знаю, куда мы катимся. Знание статистики, а ведь у нас есть свой научно-исследовательский центр, угнетает. Я сравниваю эту детскую беду со страшной воронкой, которая затягивает и уносит людей куда-то в неизвестность. Эта воронка бездонная. Сколько туда ни бросай наших забот, денег, даже любви — все равно эту воронку не закроешь, не насытишь. Знание про эту безысходность не прибавляет оптимизма. Мы теряем лучшие достоинства русской нации: доброжелательность, открытость, желание помочь друг другу. И это больше всего страшит.

На столе в кабинете Альберта Анатольевича лежит в деревянной рамке свидетельство Биографического центра Кембриджа: писатель Лиханов признан Человеком 2010 года в области литературы и гуманизма.